Патерик

Иеросхимонах Михаил (Питкевич)

Отец Михаил родился 24 июля 1877 года в городе Двинске в Латгалии (нынешний латышский Даугавпилс). Рано остался без родителей и воспитывался в семье старшего брата, где многого натерпелся. Судя по скупым рассказам старца о нелегком детстве, он уже тогда постепенно, через многие житейские скорби, приходил к сердечному опытному познанию того, что единственным его защитником среди всех бед является Сам Господь — истинный наш Небесный Отец, «…ибо мы Им живем, и движемся, и существуем» (Деян. 17: 2).

В юные годы Миша жил у сестры в Петербурге, ходил по храмам, отстаивая долгие службы. Тогда он и задумал насовсем уйти в монастырь. Несчастный случай с рабочим на сталелитейном заводе, куда хотели устроить Михаила на работу, дал юноше решительный толчок. Постоянная близость смерти, зыбкость земной жизни произвели на него сильное впечатление. На третий день Святой Пасхи он, никому ничего не говоря, положил в котомку Святое Евангелие, с которым никогда не расставался, и ушел из дома.

Известная прозорливица блаженная Матреша‑босоножка, к которой родные обратились за советом, помолилась и сказала: «Оставьте его идти своим путем, не мешайте ему». С того времени родные Михаилу уже не препятствовали.

Уповая на Божий Промысл, всей душой стремясь обрести то благословенное место на земле, где можно остаться навсегда, восемнадцатилетний Михаил‑странник, будущий подвижник, с молитвой на устах отправился в странствование по многочисленным монастырям России — от Петербурга до Почаева. «Искал я все воли Божией о себе. Желательно мне было видеть свою православную родину» — вспоминал старец. Приходя в каждую новую обитель, Михаил вслушивался в беседы богомольцев и странников и от них узнавал, кто и где известен своей высокой духовной жизнью или прозорливостью.

Как‑то вблизи Смоленска услышал он от богомольцев об одном священнике‑прозорливце высокой жизни, к которому его проводила некая монахиня. По неопытности и по молодости Михаил не смог усвоить всего, о чем говорил праведник. Но из сказанного ему твердо запомнилось: «Стой за чистоту Православия. Много потерпеть тебе придется, но крепко стой, хоть до смерти».

Отец Михаил вспоминал: «Однажды, по пути в Почаев, идя по степи, предо мной явился старец. Не заметил я, откуда он пришел. Поклонился я ему и говорю: «Ищу воли Божией о себе, хочу идти в монастырь, да не знаю в какой из трех [Глинская, Рязанская пустыни, Святые Горы]». Выслушал старец, подумал: «Нет, иди на Север, там Валаамская обитель... Не бойся, там игумен хороший. Все будет хорошо». Задумался Михаил над этими словами; посмотрел — нет старца. Бесследно скрылся старец! Слова его Михаил принял как волю Божию о себе.

На двадцать первом году жизни Михаила призвали в армию, где скоро произвели в унтер‑офицеры. Свободное время он проводил в молитве и чтении Библии. Будучи взводным командиром, чтобы отвлечь своих ребят от дурных развлечений, читал им хорошие книги.

Прослужил он почти четыре года и, послушно повинуясь указанию старца, виденного под Почаевом, взял билет на Валаам.

В 1902‑м году Михаил вступил в Валаамский монастырь при игумене Гаврииле. Тринадцать лет был послушником, усердно и безропотно выполняя разные послушания. С благословения ревностного защитника православия иеромонаха Иоасафа, который оказал на молодого человека сильное влияние, в 1914‑м или 1915‑м году Михаил был пострижен в монахи с именем Тимон — в честь одного из апостолов от семидесяти.

Все отчетливее в монахе Тимоне проявлялось призвание Божие к исихии. Он искал тишины и уединения для неразвлекаемой молитвы. Живя в скиту преподобного Сергия, на гранитных скалах, отец Тимон задумал построить себе в отдалении келейку. Когда она уже была почти готова, он оступился и упал вниз головой. Потерял сознание, очнулся без памяти. Но когда взглянул вверх, сразу вспомнил, что это его келейка, и память вернулась. Его старец‑духовник увидел в этом знак, что рано еще жить отшельником и лучше вернуться в монастырь. Отец Тимон так и сделал.

К тому времени духовный строй на Валааме уже утрачивал свою прежнюю силу. Молитва и богослужения, особенно в предреволюционную пору, для многих переставали быть «единым на потребу». В святую ограду рвалось всякое вольнодумство из все более развращающегося мира. Души многих тогдашних насельников Валаама незаметно для самих себя охлаждались смертельным льдом духовной беспечности и маловерия. Вскоре часть валаамской братии не могла по‑христиански трезво оценивать обстановку и преодолевать попущенные им Богом испытания веры и благочестия.

В связи с революционными и военными потрясениями, переделами и изменениями границ России, Валаам оказался на территории Финляндии, получившей от Ленина независимость. Это было, по сути, платой финнам за задержание ими эшелонов с войсками, которые двигались на Петроград для борьбы с большевиками. С 1918‑го года последовало почти полное разобщение Валаама с Россией. Это лишило валаамских иноков Родины, но сохранило для них возможность продолжить служение Господу в древней обители почти на два десятилетия. Теперь их оставалось около шестисот человек (вместе с трудниками), против полутора тысяч до революции.

В 20‑х годах в монастыре грянула «календарная смута», когда значительная часть братии была вынуждена покинуть Валаам. Отец Тимон, с малым остатком монахов‑исповедников, решительно встал на путь подвига за истину.

Через три года после пострига монах Тимон был посвящен в дьяконский сан. Некоторые начальствующие монахи всячески старались не допустить его до сана иеромонаха, ибо стремление подвижника к исихастскому деланию вызывало страшную злобу дьявола. Но бессилен дьявол перед Богом! В 1921‑м году батюшка удостоился сана иеромонаха. После этого он стал почти затворником Гефсиманского скита, хотя и имел сообщение даже со святыми Афонскими старцами.

Здесь уже обнаружилась и прозорливость будущего старца. Совершая подвиг ежедневного служения Божественной литургии, батюшка стал тайно заготавливать для причащения запасные Святые Дары и приготовил десять тысяч частиц. Последующие события показали всю великую значимость этого дела.

Монастырь подчинился финским церковным властям обновленческого и раскольнического толка, которые, подчинились предельно националистическим светским властям преимущественно лютеранской Финляндии. Президентская власть стала грубо вмешиваться во внутреннюю церковную жизнь. Иерархи Финской Православной Церкви, угождая государству и  мировому экуменическому движению, с 1921 года стали навязывать православным общинам лютеранское ложное летоисчисление (католический календарь) и другие нововведения. Православных стали принуждать праздновать Святую Пасху не в день, когда Сам Господь в Иерусалиме являет миру Свой Благодатный огонь, а отдельно от Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви.

Особое противостояние началось в 1923 году и предельно обострилось в 1925—1926 годах, когда Финская Православная Церковь самочинно вышла из юрисдикции Московского Патриархата — то есть оказалась в расколе. Во главу иерархии правительство назначило марионеточного лжеепископа Германа (Аава), который, при помощи мирской власти, разбойным путем отнял святительский престол у живого Финляндского архиепископа Серафима. Под давлением извне, под угрозой разгона монастыря или высылки бо́льшая часть монахов во главе с тогдашним игуменом постепенно приняла навязанные душепагубные нововведения. В монастыре произошел внутренний раскол, и началось противостояние защитников Священного Предания и «новостильников», которые всячески убеждали всех в своей позиции.

Кого «убедить» не удавалось, от тех стали избавляться. Начались ссылки в дальние скиты. При помощи финской полиции многих совсем изгнали из монастыря. Некоторые изгнанники‑исповедники, как «нарушители порядка», были заключены в Выборгскую тюрьму. Валаамцев, отказавшихся принять душепагубные нововведения, судили, запугивали. Многие монахи уехали в Сербию, в США, даже в Советский Союз. Батюшку Тимона тоже судили и грозили, что «сотрут с лица земли» вместе с прочими верными. Но Бог сохранил их.

Вместо старца иеросхимонаха Михаила Старшего (Попова), главного монастырского духовника, умершего от разрыва сердца в ссылке на Предтеченском острове, его верный ученик и помощник отец Тимон стал духовником тех, кто держался старого стиля. За это его нарекли Михаилом Младшим. Уезжать он не хотел и решил все терпеть до конца в своем монастыре. «Хоть живьем закопайте — не отступлю от того, что мне заповедал старец еще до поступления в монастырь» — отвечал он своим «судьям‑новостильникам».

Отцу Тимону было велено оставить Гефсиманский скит и перейти в общий монастырский корпус — что для исихаста‑молитвенника его уровня было душевредно. Служить батюшке не разрешалось. Его сделали сторожем. Тогда и пригодились припасенные отцом Тимоном Святые Дары Пречистого Тела Господня и Животворящей Его Крови, ибо без них твердые иноки не выдержали бы противостояния.

Продолжая непрерывную молитву, батюшка стал совершать Божественную литургию для верных тайно, в дальних часовнях. Когда же обнаружилось тайное литургисание, начальство обрушилось на исповедников с новой силой. Отец Тимон все претерпевал и мужественно оставался примером стойкости и бескомпромиссности.

И здесь Господь подкрепил подвижников — подоспела помощь гонимого епископа Серафима. Обновленческое монастырское начальство не смогло полностью проигнорировать указ законного архипастыря. «Старостильникам» выделили под храм «глиномятку» — сарай после прекращения производства изделий из глины. Исповедники Господни устроили в ней себе церковь, где ежедневно в четыре часа утра совершалась Божественная литургия.

Многие миряне стали посещать Валаам, ища ответы на волновавшие тогда всех вопросы об обновленчестве, о церковном расколе и о том, что правильно и чего надо держаться. Мужественный отец Тимон исповедовал и причащал мирян прямо в гостинице. Сам он пек и просфоры. Гонители постоянно укоряли батюшку за прием мирян, страшно запугивали и добивались, чтобы он добровольно покинул обитель. И всегда слышали твердый отрицательный ответ. Подвижник никогда никому не жаловался, молился, больше молчал и глубоко скорбел об ожесточении сердец собратьев. Во время советско‑финской войны, в декабре 1939 года, дабы не попасть в руки атеистических властей СССР, Валаамский монастырь был вынужден эвакуироваться в Финляндию, в деревню Каннонкоски. За монахами последовали и валаамские миряне.

Отец Тимон не прервал свой подвиг — в сложнейших условиях продолжал ежедневно совершать Божественную литургию. В сарае, где был сложен разный хлам, он отделил уголок, вычистил его, все вокруг закрыл пеленами, поставил иконы и на Антиминсе совершал службу. Престолом служила старая дверь. Убогий сарай, подобно Вифлеемской пещере, превратился в храм, где совершалось величайшее Таинство.

После войны монастырь приобрел имение в финском местечке Папинниеми и стал называться Ново‑Валаамским монастырем. Москва диктовала свои условия Финляндии. Тот же игумен, который под влиянием политических событий преследовал братию за «старый стиль», сразу оставил нововведения и принес покаяние. За ним последовали и прочие «новостильники». Раскол был ликвидирован. В монастыре водворилось единообразие, но посеянные дьяволом плевелы вражды и злобы до конца искоренить не удалось. В братстве осталось две ориентации — на финскую иерархию и на Московский Патриархат.

В 1946‑м или 1947‑м году отец Тимон принял великую схиму с именем Михаил и совсем уединился: он не выходил даже в храм. Божественную литургию по‑прежнему совершал ежедневно в келье; ко времени отъезда на Родину он поминал более восьми тысяч имен. И это были для него не простые имена, но живые души, каждая со своим ликом. Около всех имен были сделаны заметки, по которым старец знал, кто тот, за кого он молится. Он хотел было совершенно уйти в затвор, но, как говорил своим многочисленным духовным чадам, «…как только хочу от всех вас отказаться — вижу вокруг себя множество бесов. Верно, за ваши молитвы Господь хранит еще меня».

Благодаря силе Божией, он брал на себя все грехи духовных детей, покрывая все любовью, замаливая каждый грех, каждую язву, как свою. Те, кто приезжал к нему со своими горестями, хорошо знали силу старца, силу его любви. Придя в убогую келью, каждый чувствовал, что все растает и уйдет бесследно; а если что и останется — старец это сразу увидит и наводящими вопросами легко вскроет язву или, даже без вопроса, строго скажет: «Гони, гони от себя этого беса… гони именем Иисуса» и назовет то, чем страдает душа».

Отец Михаил к себе был поразительно строг. Он был великий постник: в понедельник, среду и пяток не ел ничего, а в последнее время не пил и чай, только когда очень утомлялся от большого числа посетителей. Сам варил иногда манную жидкую кашицу, иногда в скоромные дни съедал яйцо.

Во всех своих потребностях старец Михаил был поистине нищим. Но он любил, чтобы Богослужебные облачения были красивыми и чистыми. Мантия у него была одна на всю жизнь. Только перед отъездом в Россию батюшка принял в дар одну легкую мантию. Его подрясник сурового цвета из дешевой бумажной материи был подпоясан толстой веревкой. Лишь в пасхальную ночь или в особых случаях он облачался в полную схиму со шнурами.

Старцу приходило множество посылок и подарков. Он не принимал их. Сразу отдавал другим или просто отказывался. Деньги совсем не брал; а если брал, то или для церкви, или для помощи другим. Старец отказался от финской пенсии, оставив деньги в пользу монастыря. Он говорил: «Разве монаху нужны деньги? Я ничего не беру от монастыря. А сколько Господь мне дает — у меня все есть в изобилии: и масло, и вино, и свечи, и ладан. Кто всецело предал себя Богу, того Господь не оставит».

К отцу Михаилу, как к благодатному старцу, приходило все больше жаждущих его молитвенной помощи. Традиция благодатного старчествования была глубоко чужда некоторым начальникам. Временами подвижнику пытались запретить ежедневное келейное совершение литургии, подобное тому подвигу, которое совершал святитель Феофан Затворник. Отец Михаил сильно скорбел о духовном упадке Нового Валаама: «Страшное пришло время. Для безмолвников нет пристанища; они, как дурачки, как посмешище для всех».

К России у батюшки было особое отношение. Он говорил: «Скорби и страдания очищают русский народ. Во всем есть две стороны. Святой Михаил, князь Черниговский, и боярин Феодор, попав к татарскому хану, приняли мученическую кончину. Тогда Богу угодно было дать власть язычнику над большой страной, и князь, повинуясь гражданским законам, соглашался поклониться этой земной власти, но отказался поклониться идолам. Так и сейчас в России: гражданским властям приходится повиноваться, но твердо держаться своего — хоть на крест, хоть на распятие. Так теперь у нас на Родине — две стороны». Старец говорил, что в России истинное Православие сияет, как солнце; что это земля исповедников, политая кровью мучеников. И он желал идти хоть на крест, хоть на мучения, но умереть на Родине со своим страдающим народом. А в своем временном пребывании вне Родины старец видел волю Божию, направленную на то, чтобы неправославная заграница узнала Православие.

К мысли оставить Ново‑Валаамскую обитель и выйти из юрисдикции непоследовательной в Православии Финской Церкви старец приходил постепенно. Многие просили его не уезжать. Но официальное приглашение митрополитов вернуться в Россию рассеяло все сомнения.

Наступил 1957‑й год. Прожив в монастыре 55 лет, 80‑летний иеросхимонах Михаил и шесть других валаамских монахов‑подвижников (отец Лука, отец Борис, отец Исав, отец Геннадий, отец Сергий, отец Гурий) в праздник Покрова Пресвятой Богородицы уехали на Родину. На перроне от благословения уезжающего старца исцелилась женщина. И это были явные Божии знаки.

После некоторых мытарств валаамские подвижники оказались в богохранимом Свято‑Успенском Псково‑Печерском монастыре. Там находили тогда пристанище иноки разоренных обителей, связанные с традициями Оптиной, Вышенской, Макарьевской и Глинской пустыней, — ученики учеников прежних знаменитых старцев. Через валаамскую братию Бог влил в это Христово воинство новые силы. Как раз в период хрущевских гонений иноки в СССР, изолированные от православного мира, смогли соприкоснуться с живыми традициями валаамского монашества, чтобы усвоить их и передать будущим поколениям. Эти семеро валаамцев стали особо уважаемыми отцами Псково‑Печерского монастыря, внесли в его духовную сокровищницу свой бесценный благодатный наставнический вклад, без которого современное возрождение духовной жизни было бы затруднительно.

Из прибывших подвижников старец Михаил был духовно наиболее глубоким и опытным. Очень показательны отзывы о нем схиепископа Феодора (Иртеля), бывшего валаамского послушника, отшельника Нового Валаама в Америке. Опытный схимник Феодор всю жизнь искал на планете Земля опытных исихастов: в Греции, во Франции, даже в Мексике, в том числе и в Печорах, когда город оказался в границах Эстонии. Высказываясь о знакомых ему старцах, он говорил: «...Почти ни один из них не является столь же жизненным носителем духа старчества, как отец Тимон (Михаил)». Особенно отмечал он высокую молитвенность и драгоценный дар учительного старчества, которые батюшка на закате своей земной жизни принес с собой в Россию. Можно с уверенностью назвать батюшку истинным исихастом.

Духовную высоту старца сразу же глубоко оценил тогдашний наместник Свято‑Успенского Псково‑Печерского монастыря знаменитый архимандрит Алипий (Воронов), приходивший иногда с ним беседовать и советоваться. Отец Михаил около двух лет продолжал подвиг келейного ежедневного служения литургии в Печорах и прекратил его только тогда, когда наступило полное недомогание. Тогда его соборовали и в течение последних двух недель каждый день приобщали Святых Таин.

15 апреля 1962 года, в воскресенье, во время литургии, причастившись последний раз, славный богоносный старец иеросхимонах Михаил мирно отошел ко Господу. Его отпевание совершалось во главе с архиепископом Псковским и Порховским Иоанном в сослужении прибывшего с разных концов многочисленного духовенства, при стечении множества иноков и мирян. Имя почившего уже было окружено ореолом святости. Под пение ирмосов великого канона «Помощник и Покровитель» гроб старца был захоронен в святых пещерах, Богом зданных. Поток людей к его гробу не кончается. Народ Божий ожидает общецерковного прославления благодатного старца‑исповедника в лике святых.

Жизненный путь отца Михаила, как и всех Христовых воинов, оказался очень тернист, многотруден. Старец был подлинным исихастом, безмолвником в истинном древнеаскетическом понимании. Божиим произволением по его земной жизни красной нитью бескровного мученичества прошел также исповеднический подвиг борца за чистоту Православия. Это стало возможным потому, что смыслом его святой жизни была только евангельская любовь — то единственное Божественное задание любому человеку, которое вбирает в себя все остальное. Блаженной памяти старец Михаил сполна исполнил заповедь Христову: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5:44).

Из книги «Валаамские святые и подвижники благочестия».

 

Публикации:

«Для меня жизнь другого мира более реальна, чем моя жизнь здесь»